У России на Дальнем Востоке один проект — выход в Азию

Для экспертов всегда было очевидно, что число людей, постоянно проживающих на наших восточных землях, чрезвычайно мало. Особенно в сравнении с численностью приграничных — северных — китайских районов, где сегодня живет около 300 млн. Решить вопрос освоения путем самодеятельного или принудительного перемещения туда россиян невозможно — сейчас не времена ГУЛАГа и комсомольских строек. Хотя многие продолжают мечтать о возрождении в новой редакции этих проверенных опытом и административно ясных решений.

Но даже если бы это удалось, и численность населения на Дальнем Востоке России вдруг выросла в два-три раза, кардинально ничего бы не изменилось. Ведь сегодня разрыв в плотности расселения между Дальним Востоком и сопредельными регионами — в 30 и более раз. И по мере начавшегося еще в 60-е годы оттока с российского Дальнего Востока в западные регионы или за границу этот разрыв неуклонно возрастает.

Соответственно, нужно решать вопрос о возможностях индустриального развития при падающей численности населения, а также о радикальной замене человеческого труда новыми технологиями. А эта задача не имеет в мировой практике ни теоретического, ни практического решения.

Второй момент — принцип освоения. Равномерно поднять территорию всего Дальнего Востока сегодня нереально. По своим масштабам и необходимым для решения подобной задачи ресурсам она превосходит все возможности человечества. Если мы хотим в каком-то месте добиться определенного качества инфраструктур, обеспечить плотность деятельности на территории, это потребует соразмерных затрат на каждый квадратный километр — независимо от того, идет ли речь о промышленной, сельскохозяйственной или так называемой инновационной специализации территории. При этом эффективность этих затрат в районах нового освоения всегда меньше, чем в староосвоенных регионах. 

Понимание этого факта всегда было камнем преткновения на пути многочисленных благих пожеланий по инфраструктурному и промышленному развитию Дальнего Востока — и в царской России, и в СССР. Значит, во всех случаях речь идет о точечном развитии, о точках роста, прежде всего — о существующих городских центрах и примыкающей к ним территории.

И третий, конфликтный момент: постоянно говорится о создании неких особых условий для Дальнего Востока. Здесь сразу возникают по крайней мере две проблемы. Первая — естественный вопрос в социально-политической плоскости: а почему именно там должны быть какие-то особые условия? Ну, например, почему на Дальнем Востоке должна быть свобода для предпринимательства или меньшая налоговая нагрузка, а по всей стране — нет? Есть ли этому разумное объяснение?

И вторая проблема: для чего нужны эти особые условия? То есть для какой модели развития их необходимо создавать? Исторически в этом регионе условия всегда были особые: режим порто-франко во Владивостоке в конце ХIХ — начале ХХ вв. или практика создания иностранных концессий в 20-е гг. при СССР. Юридическо-технически можно построить любые специальные режимы и правила. Важно, какой процесс мы хотим направить и поддержать.

Почему именно на Дальнем Востоке? Здесь присутствует определенный консенсус в экспертном сообществе. Большинство аналитиков и предпринимателей согласны с тем, что рядом развивается крупный рынок, прежде всего китайский, и более широко — рынок Азиатско-Тихоокеанского региона. Там идет процесс индустриализации и урбанизации — самый масштабный в мире. Есть спрос на ресурсы, и можно воспользоваться этим окном возможностей: ресурсы продадим, а на эти деньги что-нибудь построим, улучшим жизнь трудящихся.

Это понятная лежащая на поверхности модель, она носит краткосрочный или, максимум, среднесрочный характер. Она направлена на использование имеющегося потенциала этих территорий.

При этом мы хорошо понимаем, что любое окно возможностей может в какой-то момент закрыться: потребность в ресурсах снизится, изменится или будет закрыта более быстрыми конкурентами, также предлагающими свои сырьевые ресурсы на продажу — Казахстаном, Монголией, Австралией или странами Африки.

В этой конкуренции, как я уже говорил выше, у России сегодня больше минусов, чем плюсов. Малочисленность населения, низкая плотность деятельности на территории и инфраструктурного освоения в целом, дороговизна реализации любых решений, низкая скорость принятия решений, непоследовательность политики, отпугивающая частный капитал и стратегических инвесторов. Минусы можно перечислять до бесконечности.

Но давайте вспомним старый принцип трактата о военном искусстве Сунь Цзы: «четко поймите все свои слабости и попытайтесь превратить их в силу». Если мы понимаем, что на Дальнем Востоке малочисленное население и оно не будет расти, то единственная возможность — это создать там производства, которые не нуждаются в людях. Речь идет о роботизированных производствах.

Если нам известно, что на Дальнем Востоке огромная территория, малочисленное население и строительство любых крупных инфраструктур очень дорого, необходимо с самого начала создавать современную модульную инфраструктуру, которую сегодня часто называют «зеленой». Например, возобновляемые источники энергии, которые действуют локально. А не огромные энергетические объекты прошлого поколения, не ЛЭП, которые на тысячи километров транслируют электроэнергию, не энерго— и трудоемкие производства. Нужна распределенная генерация: маленькие, компактные, ресурсосберегающие, экологичные электростанции. Нужен новый тип жилища. «Зеленая» инфраструктура может быть в любой области: в жилье, в энергетике, в производстве и т. д. Сегодня именно в этом заключается основная тенденция мировой экономики.

Процесс этот я, вслед за Джереми Рифкиным, называю третьей промышленной революцией. Специалисты по-разному определяют ее компоненты и характеристики. Когда Элвин Тоффлер — американский социолог и футуролог — писал об этом в 1980 г., он говорил об информационной революции, об активном использовании ресурсов океана и космоса для создания новых материалов, а также о возможностях биотехнологий и генной инженерии. Тогда исследователи и футурологи именно так представляли себе компоненты и составные части новой технологической платформы. Сейчас Германия разработала и предложила концепцию «индустрии 4.0» — это, прежде всего, «умное» производство, основанное на робототехнике, новое поколение «умных» вещей и «умные» среды, системы управления и инфраструктуры, которые как бы направляют поведение и потребление среднего человека по некоторым базовым сценариям.

Например, в дороге проложен специальный электронный маршрут, по которому с помощью GPS движется транспорт. Или космические системы управляют ведением сельского хозяйства с учетом погодных условий. То есть человек через индивидуальные гаджеты получает доступ и к массивам информации, и к своему рабочему месту: для участия в глобальном производстве он может находиться в любой точке мира.

«Умные» системы энергетики оптимизируют ее потребление и включают в системы генерации современное энергопроизводящее жилище. Это своеобразный пазл. Каждое решение в отдельности ничего не меняет. Но собираясь в новый инфраструктурный пакет, эти многочисленные решения — с которыми сегодня экспериментируют разные страны, разные компании и потребители — создают новую среду обитания, ориентированную на потребности отдельного человека или домохозяйства. Гораздо более экологичную и экономичную.

Полагаю, что на Дальнем Востоке должна с самого начала закладываться совокупность решений, соответствующих логике и наиболее продвинутым решениям третьей промышленной революции. Поскольку она уже идет полным ходом, то через 10-15 лет, когда программа развития Дальнего Востока будет реализована, эти решения окажутся созвучны мейнстриму мирового развития. Работа на опережение сегодня обеспечит связь с другими экономиками завтра.

Кроме того, такой тип инфраструктуры, системы расселения и производств способен если не полностью решить, то во всяком случае демпфировать ключевые проблемы, характерные для российского Дальнего Востока: малочисленность населения, огромный размер территории, невозможность ее полного освоения, наличие местных ресурсов. То есть все эти минусы, которые мы постоянно видим при старом подходе, в данном случае если и не становятся полноценными плюсами, то их хотя бы можно конструктивно использовать.

И если, повторю, такая инфраструктура за 15-20 лет будет выстроена, мы не столько догоним, сколько впишемся в следующий шаг регионального и мирового развития. Именно этим мы будем интересны самым современным мировым компаниям. В том числе тем, которые производят робототехнику и новые технологии. Мы будем интересны как полигон создания самых современных решений, в том числе для отработки новых моделей промышленного производства и экологичного домохозяйства, и поэтому станет возможна кооперация.

Следует подчеркнуть, что близкий по сложности процесс был осуществлен в СССР в конце 20-х гг. Специалисты знают, что, затеяв ускоренную индустриализацию в середине 20-х гг., СССР столкнулся с теми же проблемами, с которыми, с рядом исторических поправок, сталкиваемся сегодня и мы. Не было необходимых инфраструктур, кадров, знаний, технологий. Одним из важных компонентов решения стало привлечение в 1928 г. бюро Альберта Кана к проектированию советских индустриальных гигантов, а главное — к созданию современной поточно-конвейерной системы промышленного проектирования.

Один из ведущих проектировщиков американской промышленности начала ХХ в. — в частности, заводов Форда — помог СССР решить фактически нерешаемую проблему: за счет заимствования новой технологии мышления построить своего рода машину времени. В десятки раз сократить сроки проектирования, а потом и строительства; заложить в основу самые современные технологии массового строительства промышленных объектов.

Для реализации подобной программы, кроме активного участия наиболее передовых российских технологических компаний и элиты мирового и российского технологического предпринимательства, а также понимающего согласия общества, потребуются существенные ресурсы. Часть из них может поступить в программу за счет целенаправленного задействования российских сырьевых ресурсов.

Никто сегодня не возьмется нарисовать чертеж нового индустриально-технологического уклада, никто не скажет, где он возникнет и сложится. Страны и регионы конкурируют друг с другом, выстраивая свои оригинальные решения. Мы можем включиться в этот процесс и рискнуть. У нас может получиться, но может и не получиться. Только одно утверждение для меня очевидно: если мы не начнем на Дальнем Востоке создавать новую систему, то внутри старой мы его проблем никогда не решим.

Основной вывод: на Дальнем Востоке нужны особые условия, но они должны быть коридором для технологического трансферта. И поддерживать нужно, прежде всего, технологическое предпринимательство, трансфер и доработку для отечественных условий технологической платформы третьей промышленной революции. Для этого, безусловно, понадобится своя новая система подготовки кадров и образования, а также культурная политика, ориентированная на обеспечение этих процессов. Также необходимо будет создание специальных нормативно-правовых условий, а также привлечение внешнего капитала — без его участия это сделать невозможно. И способствовать росту самодеятельности населения нужно также в этих направлениях. А это, наверное, самая сложная составляющая названных процессов.

Однако именно в эту сторону, на мой взгляд, нас толкает наша история. По большому счету у России на Дальнем Востоке всегда был один-единственный проект — выход в Азию, выход в АТР. И Муравьев-Амурский, генерал-губернатор Восточной Сибири, и премьер Петр Столыпин со своей земельной реформой и строительством Транссиба решали именно этот вопрос. Почему? Потому что еще Герцен писал, что развитие сконцентрируется в Азиатско-Тихоокеанском регионе. А соответственно, освоение Дальнего Востока — наш шанс вернуться в историю.