Пожилая амурчанка просит спасти ее дочь от паралича

Несколько дней назад в редакцию «МК на Амуре» пришла пожилая женщина и робко, почти шепотом, попросила дать объявление. В разговоре стало понятно, что объявление — это открытый банковский счет на пожертвование для ее дочери. 32-летней Оксане Пятых нужна срочная операция в Москве. Срочная! Больше ее не сделают нигде. Без этой операции ее дочь обречена.

Мы побывали в доме у Оксаны и ее мамы. Эта история глубоко тронула, она не может оставить безучастным ни одного человека.

Авария

Еще за миг до того кошмара она была просто счастливой красавицей, и у ее ног лежали букеты цветов. Еще за миг до чудовищного стечения обстоятельств она была любящей мамой и в дочке Иришке просто не чаяла души. Еще за миг до нелепости к ней пришла настоящая любовь, и обещала быть искренней и последней…

Тот день, четвертое августа 2006 года, Оксана Пятых помнит до минуты. До секунды. Сегодня, и в тысячный раз, она восстанавливает те события до мгновения и пытается собрать воедино цепочку из случайностей, приведших к трагедии. Нет, она ничего не находит, разве что закат солнца в тот вечер ей показался особенно красивым. Тогда подумала, что такого она больше не увидит никогда.

Теперь у нее много времени вспоминать и анализировать. Сегодня ей только и остается, что вспоминать. Память — это чуть ли не единственное, что осталось у Оксаны. Но и это единственное она может потерять. Когда? Может, сегодня. Может, завтра, через месяц, год… Девушка, может, и останется жива, только знать об этом не будет. Она может стать растением, пусть красивым, пусть розой, но растением.

— В тот день было жарко, даже душно, — вспоминает молодая женщина, — встретились во дворе с подругой, та пригласила отдохнуть на Белогорьевской протоке. Покупаться, позагорать.

Согласилась, а почему бы и нет. В той компании были и дети, и беременная женщина, и молодая пара, человек десять, наверное. Отдохнули. Возвращались назад все вместе на микроавтобусе. Тот гравийный серпантин от протоки до Моховой Пади давно снискал себе дурную славу, чуть ли не каждый год здесь разлетаются по кюветам машины и калечатся люди.

Последнее, что она помнит, как машину закрутило, потом удар и провал памяти. Очнулась девушка на земле, вокруг суетились люди, отгоняли комаров, что-то спрашивали: ну как ты, где болит... Сознание возвращалось медленно, плохо соображала, и казалось, ничего не болело. Потом поняла, что ничего не болело, потому что не чувствовала. Голову, руки, грудь ощущала, остального тела не было.

Что произошло, ни она и никто из друзей так и не понял. Никто не видел, как Оксана вылетела из машины.

— Наверное, через люк, — предполагает она, — как сейчас вижу, что он был большим, почти во всю крышу.

Тогда, лежа на земле, девушка даже не могла предположить, что у нее сломан позвоночник и порван спинной мозг. Но она точно знала, что с ней ничего не может произойти страшного. Непоправимого. С кем-то другим — может, но не с ней. Да и друзья подбадривали, мол, все будет хорошо, как со всеми, отделавшимися синяками и шишками, да легким испугом на всю компанию.

Больница

Кто-то вызвал «скорую», она в сознании, все помнит, слушает слова, пытается пошевелиться. Не получается, не чувствует себя. Сирена… носилки… серьезные лица врачей… ее везут в больницу. Ее везут спасать, спасать… Ее обязательно спасут, ведь ничего страшного. Ну, перевернулись, ну, ударилась, так ведь все ударились, но все живы и здоровы.

— Я хорошо помню, — продолжает Оксана, — что меня еще в машине скорой помощи стали готовить к экстренной операции. Хорошо помню операционную, яркий свет ламп и лица докторов, колдовавших рядом. Понимала, что-то не то, что-то не так пошло, что-то мешает им начать операцию. Потом объяснили, что у меня резко падало давление и наркоз был смерти подобен.

Операцию отложили, Оксану перевели в реанимацию. У нее по-прежнему скакало давление и не снижалась температура. Нужно было провести обследование на томографе, но тот не работал. Сломался. Пока чинили, ей ничего не оставалось, как лежать и надеяться на врачей. Глядела на людей в белых халатах, которые часто заходили в палату и обнадеживали словами. Она всматривалась в их глаза, пытаясь разглядеть хоть ниточку надежды. Они — боги. Они не бросят ее. Спасут. Обязательно. Вот и томограф отремонтировали. Все станет ясно, что с ней и от чего лечить. Вот-вот…

Через несколько дней Оксану перевели в общую палату. Общую?! В общей люди выздоравливают. Поправляются. А она по-прежнему не чувствует себя ровно на половину. Как так? Почему? Ведь она не выздоравливает! Три месяца девушка «выздоравливала» в общей палате. Приходили врачи, плакала мама, поддерживал вниманием ее друг, не переставая говорить, что все хорошо, что он ее любит и все еще будет. Ей ничего не оставалось, как верить. Верить, что скоро она услышит звонкий смех дочурки Иришки, увидит свадебное платье и неожиданно для всех придет к своим малышам в детский садик, которые ждут не дождутся любимую воспитательницу. Но время шло, почему-то ее все не готовили к операции, да и врачи с каждой новой неделей, а потом и месяцем уже меньше вселяли надежду. Девушка чувствовала это, и неотвратимостью беды все сильнее сжимало горло.

Спустя три долгих месяца ожидания Оксану стали готовить к выписке. «Мы ничем не можем помочь вашей дочери, — сказали врачи маме, — ей никто не может помочь. Медицина бессильна. Можете обращаться хоть в Нью-Йорк».

Приговор

Это был приговор. Если не расстрел, то пожизненное заключение. Год, целый нескончаемый год Оксана пролежала в постели. Без движения. Каждые несколько часов, днем и ночью, ее переворачивали со спины на грудь, чтобы не образовались пролежни. Белый потолок и зареванная подушка — это все, что ей осталось от жизни. Не сдавалась мама, она обрывала телефоны больниц, умоляла врачей посмотреть дочь, но везде получала отказ: медицина бессильна. Отказали Галине Сидоровне и в нейрохирургии Новосибирска, сославшись на то, что слишком поздно, вот если бы сразу…

— Но ведь нас здесь уверяли, что дочери не поможет сам Господь бог, — говорит женщина, — мы поверили врачам, а оказалось, что можно было спасать.
Через год Оксана пересела в инвалидную коляску. Вначале забираться в нее было сплошной мукой. Помогали то мама, то друг. Вскоре она научилась это делать сама. Ползком, по дощечке. Поначалу путешествовала по квартире, а когда мама заплатила калымщикам и те залили бетонный пандус в подъезде, Оксана смогла выбираться на улицу. На воздух. Скоро потеплеет, и она вновь «выпорхнет» из клетки. И вновь, который год подряд, Оксана будет ловить на себе сострадающие взгляды прохожих и ощущать себя неполноценной.

— Почему они смотрят на меня, как на диковинку, сверлят взглядами, — не понимает девушка, — мне и так невыносимо больно.

Полгода назад Оксане стало еще больней — она рассталась со своим другом. Он ушел к другой. К здоровой.

— Я хотела покончить с собой, — незаметно вытирает накатившую слезу девушка, — жизнь больше не имела смысла. Я с нетерпением ждала, когда он вернется с работы, готовила своему любимому вкусные обеды, читала кулинарные книги, придумывала разные вкусняшки и искренне была счастлива, когда он меня за это хвалил. Обнимал и целовал. А теперь этого нет. Ничего нет, разве что дочка, но она живет у бабушки и приезжает ко мне лишь на выходные. Я была на граи отчаяния, но переступить ее не давала мысль об Иришке.

Хоть немного вернуться к жизни помог компьютер. Мама взяла кредит и купила. Оксана обзавелась новыми друзьями, и потихоньку душевная боль стала отступать. Время лечит, во всяком случае — душу.

— Какая я была дура, — говорит, — когда не хотела больше жить. Сегодня даже не вспоминаю о нем.

Надежда

Прошлой зимой к Оксане приезжала знакомая из Москвы, Инна Краснова, и пообещала поинтересоваться в столичных клиниках, действительно ли в данном случае «медицина бессильна». В Москве она оббивала пороги больниц, но везде получала отказ со знакомой мотивацией — «слишком поздно». И когда уже практически не оставалось никакой надежды, собрать консилиум пообещали в Институте нейрохирургии имени Бурденко. Когда консилиум собрался, Инна тут же отзвонилась Оксане и сообщила, что ее судьба решится через несколько часов.

Через несколько часов консилиум вынес заключение — нужна срочная операция. Врачи увидели на снимках осколок позвонка, который необходимо извлечь. Если этого не сделать, то он повредит здоровую часть спинного мозга и больная будет полностью парализована. Когда это случится, через день или год, неизвестно, но рецидив неизбежен.

— И тогда я просто стану овощем, — уже не скрывает слез Оксана. — Это хуже смерти.

А еще столичные врачи были удивлены тем, что эту операцию не сделали сразу. Ни в Благовещенске, ни в Новосибирске.

Что касается перспектив полного выздоровления, то столичные эскулапы дать таких гарантий не могут. Слишком многое после операции должно пойти как нужно, слишком многое будет зависеть от самой девушки, но счастливого шанса они не исключают. Впрочем, это другая тема, а сегодня Оксану нужно срочно вести в клинику Бурденко и оперировать.

Деньги

Вопрос упирается в деньги. Для Оксаны и ее мамы — чудовищно недостижимые. Нереальные. Имплантат позвонка стоит 400 тысяч рублей, сама операция — 50, плюс дорога, проживание, реабилитация… Пенсия Оксаны — десять тысяч, у Галины Сидоровны — шесть. Это все, что у них есть. Есть, правда, старая КЭЧевская квартира с печным отоплением, но цены она не имеет. Ни разменять, ни продать.

— В последнее время, когда появилась пусть маленькая, но все же надежда на исцеление, — говорит Оксана, — я только о деньгах и думаю. Но нет вариантов. Просто — нет. Тем более деньги нужны быстро. Верю, что есть добрые и богатые люди, которые могут просто так дать денег. Понимаю, что много таких, как я, очень много, и на всех может не хватить доброты. Но я верю и надеюсь. Это единственное, что мне остается.

Оксана провожает до двери. В ее глазах блестят слезы и надежда. Потом вдруг улыбается. Ей очень идет улыбка.

Справка «МК»

Помочь спасти Оксану Пятых вы можете, перечислив деньги на специально открытый расчетный счет:
Филиал 8636/0155 СБРФ
Счет 42307.810.8.0300.2060933
Также обратиться к семье девушки можно по телефону: 8 (4162) 250-693 (желательно после 13 часов).