И предлагаю к прочтению 2 стихотворения Александа Курако (нашего амурского поэта, жившего ранее в Белоруссии), которые мне очень запомнились и глубоко запали в душу.
Спасибо Александру за такие стихи!
628
Шестьсот двадцать восемь – омыты слезами,
Шестьсот двадцать восемь – три цифры как тень,
Шестьсот двадцать восемь плывут пред глазами
Сожжённых врагами в огне деревень.
Всплывают пред взором сожжённые хаты,
Стоят лишь безмолвные трубы печей –
Немые свидетели бывшей когда-то
Трагедии жуткой и зверств палачей.
Народ Белоруссии многострадальный,
Как много ты вынес за годы войны,
Пусть звон колокольный, звон поминальный
Как крик раздаётся среди тишины.
Здесь мирные люди жили когда-то,
Любили, трудились, рожали детей,
Не ждали здесь смерти от пуль автоматов,
Не звали непрошенных лютых гостей.
Откуда звериная эта жестокость?
Возможно ли разумом это понять?
Душа в их груди или чёрная пропасть?
А может на свет родила их не мать?
Должны мы понять, пускай это сложно,
Понять – это вовсе не значит простить,
Чтоб не было в мире такое возможно,
Мы этого впредь не должны допустить!
Понять можно всё: и гибель солдата
Под градом снарядов, когда идёт бой,
Но как это так? – под свинцом автоматов
Людей, как скотину, вести на убой...
Штыками, прикладами в головы, в спины
Народ весь сгоняли в храм или в дом,
Чтоб пули сберечь, обливали бензином,
Огню предавали, сжигали живьём…
Мелькают пред взором скорбные лики
Детей, матерей, стариков и старух,
Мне плач и предсмертные слышатся крики –
И сердце мне рвут и ранят мой слух.
Везде в тех местах обелиски стоят
И кронами сосны к небу взмывают,
Там память жива, там историю чтят,
И к памяти этой нас призывают.
И тянет меня неотрывно туда,
Где шепчется ветер с кронами сосен,
И слышится в шепоте мне иногда:
Шестьсот двадцать восемь,
Шестьсот двадцать восемь…
40 лет
К исходу дня закончен бой,
Стихают вдалеке раскаты
Идут усталые солдаты
Стучатся в хаты – на постой.
В конце селения избушка –
Горит в оконце тусклый свет,
Открыла дверь бойцам старушка –
На вид, поди, под сотню лет.
«Ах хлопчики, мои родные!
Заходьте, всем вам постелю.
От пыли зараз вас отмыю,
Есть трохи бульбы – накормлю…»
И радостно засуетилась,
Как будто сбросила года,
И мигом печка затопилась,
И закипает в ней вода…
Уж стол она накрыть хотела
Расшитым чистым рушником,
Но, оказалось, не успела –
Солдаты спали крепким сном…
Бойцы, наутро в путь сбираясь,
За стол присели – чай попить
И на пороге, уж прощаясь,
Решился кто-то вдруг спросить:
«Скажи-ка, бабка, по секрету,
Давно ли родилась на свет?
Мы тут поспорили про это,
Поди, тебе под сотню лет?»
«Ах, хлопчики, мне тольки сорок, –
С печалью молвила она,-
Жизнь покалечил лютый ворог,
Состарила меня война…
Три сына – Фрол, Иван, Тимошка –
Погодки все – пять, шесть и семь –
Попали разом под бомбёжку –
Все в сорок первом, в первый день…
Осталась доченька – Настёнка,
Всего три года было ей.
А тут на мужа похоронка
Приходит мне на сорок дней…
Посля, в ту самую годину,
Пришли германцы-супостаты,
Позабирали кур, скотину,
А нас с дочкОй погнали с хаты.
На огороде я сама
До холодов землянку рыла,
Ох, лютая ж была зима!
К весне Настёнку схоронила…»
Задумчиво бойцы шагали,
Как будто разом постарев,
И в кулаках своих сжимали
Свой праведный к фашистам гнев.
