— Мне очень понравился город, часа два гулял по Ленина, набережной, по закоулкам. Дворики у вас не очень, а вот приколов хватает: хорошо, когда в городе ставят неожиданные памятники, которые запомнятся человеку, побывавшему у вас в первый раз. Например, сердце возле театра драмы.

— Слава богу, нет. Это вообще редко бывает, даже в Питере. Они иногда пишут в соцсетях, мол, видел его на улице, но не подходят, видимо боятся. Вот и правильно делают. Я это дело не люблю. Не люблю проникновений в мое биологическое поле, физические контакты, я вообще интроверт по натуре. А вот на моральном уровне всех уважаю и люблю.

— Последние два года я взял за правило бродить по городам, в которых выступаю. Мы в Саратове раз пять были, играли вечно на каких-то окраинах. У меня сложилось впечатление, что это мрачный город с серыми коробками вместо домов. Но в последний раз у нас там был лишний день, я вызвал таксиста и поехал на несколько часов в центр и обалдел от красоты.

Вообще любой город имеет хотя бы два-три перекрестка, которые останутся в памяти. Все дальневосточные города колоритные. Я сам из Магадана, так что для меня это все не пустой звук. Где-то пешеходная улица классная, у вас набережная, например, красивая.

Нужно с любовью относиться к своим городам, класть красивую плитку вместо уродливого асфальта, чинить старые здания. Потому что вся красота, к сожалению или к счастью, нам осталось от дедов. А то, что мы оставляем нашим детям в плане архитектуры — это кошмар и ужас. Нужно более внимательно относиться к постройкам дореволюционной эпохи, тогда и город будет казаться классным. 

— Место выступления зависит от количества людей, которые хотят прийти на концерт. В Хабаровске мы играли в тысячном зале, в Питере в двухтысячном. Мне нравится большая сцена, по ней можно пробежаться, прыгнуть куда-нибудь. Ну и в маленьких клубах выступать тоже нравится — ближе к зрителям, поперемигиваться с ними можно. Правда, я не вижу никого, но можно изобразить.

— У нас больше ста концертов в год, то есть 180 дней мы на гастролях. Это дарит огромное ощущение свободы, прежде всего физической, но и колоссальное одиночество с другой стороны. Это палка о двух концах.

— Если сравнить, альбомы 2002 и 2011 года, то нас здорово колбасит и в обоих: эстрада, пост-панк, панк-рок, new wave — все это может быть в одной песне! Есть баллады под клавиши, они тяжелые и депрессивные. Есть и забойные, почти и металлические композиции. Изменилось только качество звучания, ведь огромный шаг вперед сделала звукозаписывающая техника и мы, конечно, пользуемся этими благами. Ну и чуть-чуть выросли в техническом плане.

У нас в группе никто не ставит цели стать супер-профессионалом, не тренируется в игре по 10 часов в день. Мы занимаемся другими вещами. Я лично думаю, как наиболее адекватно выразить в тексте и пении свои эмоции, чувства. Например, любовь. Я хочу когда-нибудь написать песню, которая будет сама любовь. Я хочу быть как Маяковский, который работал над своим текстами как палач. Если вы посмотрите на его черновик, то поймете, что каждая строчка переправлена на 300 раз. Но в итоге не одно слово нельзя передвинуть, переставить. В этом плане я расту.

— Мы быстро пишем песни, часа за два-три. Приходим на репетиционную точку, приносим заготовку песни, обычно я приношу или гитарист, а порой сами импровизируем, создаем музыку. Я прикидываю вокальную партию и у нас есть музыка для песни. А потом начинается мое мучение. Я могу полгода, могу несколько лет писать текст. Постоянно прокручиваю запись на диктофоне, жду, когда возникнет необходимая эмоция. Она может появиться от общения, после просмотра фильма, да хоть от чего, даже от надписи, случайно замеченной на улице. А когда идея, текст песни как сахарная вата «накручивается» на палочку.

— По сути, русский текст сложнее пропеть, например, наши согласные «Т», «Ж», «Ш». Слово «Way» тянешь два часа и все, а вот попробуй «гусь» протянуть! Да, у нас растет прослойка людей, знающих английский — это студенты, например. Но в любом случае это не тот язык, на котором тебе снятся сны, на котором ты любишь. Очень смешно, когда группа спела на английском языке, а потом говорит зрителям: «Спасибо!»

Песни на английском языке нужно петь в Лондоне, пытаться пробиться там. Можно нанять поэта, он сделает красивый перевод, но я знаю, эти усилия закончатся тем, что мы будем играть в Москве, Питере, Благовещенске, а это, честно говоря, и так нас это нас устраивает.

— Китай — это последняя страна, которая меня интересует. Я больше люблю европейские города, например, через пять дней отправлюсь в Лиссабон. А так же планирую посетить Америку.

— Да, у нас уже есть 10 законченных аранжировок, пять из них грустные. Недавно сняли новый клип. А еще я снялся в кино. Кстати, меня снова убили, класс! Осталось только прыгнуть с высоты, повеситься и прыгнуть под поезд, все остальные способы убийства в моих клипах были.

Фильм называется «Школьный стрелок», он снят по роману Стивена Кинга «Ярость». По сюжету подросток убивает учителя, я как раз его играю. Моей целью было сыграть так, чтобы зрителю было очень жалко несчастного учителя.

— Да! Меня накрасили, одели, я вышел к классу, смотрел на учеников и чувствовал любовь. А потом — бац, бац, и все!

— Я — да, а в меня — нет.

— Это сложный вопрос, но я знаю что, если я болею и не могу петь, я чувствую себя неполноценным, а если нет близкого человека — я чувствую себя человеком незаконченным. Музыка и любовь — это две вещи, которые заставляют идти по жизни.

Интервьюер: